Дневник студента Константина Макеева

Как проект будущего убил своего автора

Источником для проектов, посвященных человеку в истории, часто служат личные дневники. Прямо сейчас одна из многочисленных исследовательских групп в «Мемориале» работает над книгой о дневниках 1920-1930-х. Они стали материалом для политического обвинения их авторов и поэтому сохранились — в следственных делах против них.

Из нескольких дневников, что мы готовим для книжной публикации, я выберу один, в котором четко звучит наша тема года — «образы будущего». Это дневник молодого человека, студента архитектурного рабфака по имени Константин Макеев. Он вел его первую половину 1937-го года, а летом был арестован. Дневниковые записи были найдены в Госархиве РФ в Москве: там хранятся материалы дел на людей, которые впоследствии был реабилитирован.

Макеев принадлежал к очередному потоку крестьян, ставших горожанами в конце 1920-х годов, бежавших в Москву от коллективизации и голода в деревне. Он же принадлежал к первому поколению советской молодежи, которое было особенно чувствительно к идеям строительства «нового человека» – именно таким людям должно было принадлежать общество коммунистического будущего. 

«Я родился не для того, чтобы наслаждаться природой. Я создан для того, чтобы вывести своих братьев на тот вольный путь, где чистый воздух, нет нужды, где каждый дышит вольно, без вздохов». 

Но соответствовать, быть готовым к этому будущему очень трудно, почти невозможно. В это будущее возьмут не всех. Макеев бесконечно критикует мир вокруг себя и себя самого — как часть этого мира – за его нищету, грязь, бедность, пошлость.

«У трех женщин на их койках сидели по мужчине, о чем-то шептали и обнимались. На самом проходе между коек у двери сидели вчерашние деревенские парни с гармоникой, не разговаривая между собой и {один из них} играл так уныло и тихо, что хотелось заплакать или немедленно покинуть их, чтобы не видеть их скучных взглядов».

Главный жанр советской прозы того времени — «биография под огнём критики», как его называет социальный историк Шейла Фицпатрик. Люди пишут автобиографии для вступления в комсомол и партию, соцреалистические романы посвящены «воспитанию себя», а, зачастую и «перевоспитанию», «перековке» — если государство считает героя политическим преступником. Другой исследователь, автор самой известной книги о советской субъективности 1930-х «Революция от первого лица» Йохан Хелльбек, называет насилие, которому люди подвергаются во внешнем мире и, внутри себя, в текстах, «катализатором самоанализа».

Во внешнем мире с Макеевым происходит следующее: он подрабатывает на стройке, живет в бараке-общежитии, учится на рабфаке. Он теряет отношения с девушкой. Мир вокруг охвачен террором — живя в городе, это невозможно не замечать.

«Кто это ходит по улицам Москвы весь оборванный, в грязи, с детьми на руках, такими же грязными, которые, может быть, не имеют постоянного места жительства, а ночуют, где попало, и просят копеечки у прохожих и на трамв[айных] остановках. На что вы мне скажете, что таких немного. И я на это должен согласиться, но беря во внимание только Москву, где ежедневно их забирают и отправляют неизвестно для меня куда! Но если взять население всей страны, то таких найдется сот тысячи и миллионы. Теперь я прав буду, если скажу, что Москва-река пополнилась горем народным, потом и кровью народной…» 

Что можно противопоставить всему этому? Макеев в дневнике пишет о своей этической системе, нескольких пунктах, выполняя которые, можно будет изменить будущее.

1) Взаимная вежливость

2) Не угнетать других людей

3) Борьба за равное всенародное эконом[ическое] и полит[ическое] положение.

4) Бить тех, кто захочет эти правила нарушить.

В следственных материалах последний пункт подвергается редактуре — Макеева обвиняют в стремлении не «бить», а «убить» — террористическим намерениям в отношении представителей власти. 

Макеев проводит в Бутырской тюрьме несколько месяцев, его даже везут на заседание суда, однако до приговора дело так и не доходит – в протоколе записано, что обвиняемый ведет себя «странно». После ареста Макеев постепенно впадает в болезненное состояние, все меньше реагирует на окружающих, теряет ориентацию в пространстве, постоянно жалуется на боль в голове. Осенью 1937-го года его помещают в психиатрическую больницу на обследование, и только через два года обвинение решает официально отправить Макеева на принудительное лечение. К началу войны, в 1941 году его следы окончательно теряются.

Так его дневник, содержащий в себе анализ и отпечаток его прошлого и настоящего, с надеждами на будущее — в буквальном смысле и становится проводником, залогом этого будущего, уликой политического преступления. И это довольно часто встречающаяся, неоднократно описанная история — когда императив создания «нового человека», стремление выстроить себя по новым правилам, становится катализатором разрушения самого себя.

---

* * * *